В пионеры нас принимали в музее Ленина. Во второю смену, правда. Зато тех, кто в первую смену попал, отличников там всяких, тех, кого нам, середнякам, в пример ставили, их-то хоть и раньше, а всего лишь в кинотеатре «Нева» посвящали, а нас-то вон где. Когда нам это сказали, отличники поникли головами, утирая острым концом алого галстука завистливые непионерские слезы. Мы, взволнованные и гордые, учили клятвы, которые должны были произнести в торжественной обстановке и гладили белые пионерские рубашки. Были такие, специальные, с золочеными железными пуговицами, с которых со временем стиралась и без того блеклая золотая краска, и они становились серебряными.
мама положила мне в один пакетик отглаженный галстук, в другой – завтрак и я пошла к школе, чтобы соединиться с другими ребятами и стать вместе с ними пионерами СССР. Помню, что было еще прохладно, все дорогу мы мерзли, наверное от волнения и Светлана Алексеевна очень удивлялась, что мы так тихо себя ведем, а не орем на весь общественный транспорт во всю мощь молодых глоток. А мы, разбившись сами собой на пары, талдычили по сто раз друг другу торжественную клятву и ежеминутно проверяли, не потеряли ли мы свои драгоценные галстуки. Как там все прошло, я уже не помню, но в пионеры приняли всех, несмотря на то, что некоторые забывали в самый неподходящий момент какие-нибудь слова клятвы. Приняли даже Федю Лукашина, которого от волнения вырвало в музее прямо на пол. Нас долго поздравляли, жали руки и гордились за нас. Только Феде, почему-то руки не пожали.
А потом нас водили по музею и показывали личные вещи вождя, а Федя сидел на банкетке и ждал нас. Его решили не водить по залам, а то мало ли что. Помню, что рассказывали нам о Владимире Ильиче тихо, так что приходилось подходить близко-близко к экскурсоводу, чтоб услышать все, до мельчайших подробностей. Особенно удручающие впечатление на меня произвело пальто Ильича, в котором он был в тот день, когда его ранила Каплан. Какие-то отверстия были помечены красным крестом, а какие-то белым. Но я не запомнила, что именно это означало. Потом нас повели в мавзолей, показывать мертвого, но всегда живого Ленина. Это было еще страшнее, я так боялась, что простояла с закрытыми глазами все время, что мы там были, и ушла, так и не увидев его истинное лицо. Мальчишки потом утверждали, что он шевелится, и возразить им никто не мог, потому что все девочки были такими же трусливыми, как я.
На этом торжественная часть закончилась, и мы поехали домой. Но нам уже не было холодно. Мы шли по Красной площади, распахнув свои куртки и пальто, у кого чего было, чтобы всем сразу стало понятно, что мы не какие-нибудь сопливые октябрята, а самые настоящие пионеры. И когда Светлана Алексеевна сказала, что наше шумное поведение не достойно, мы послушно угомонились и только с достоинством улыбались от переполняющих нас чувств.
Дома я ходила в рубашке и галстуке до вечера, пока мама не приказала снять его. Каждое утро я аккуратно гладила его, завязывала ровный узел и пренебрежительно смотрела на двоечников и хулиганов, которых еще не приняли в наши доблестные ряды. На короткое время я стала истинной пионеркой и старалась не нарушать клятв, данных в торжественной обстановке, перед лицом своих товарищей.
А, еще вспомнила, что все на галстуке в конце года расписывались!